ГЁТЕ И МОЦАРТ                                      Эмиль Штайгер

 Короткая жизнь Моцарта полностью охватывается долгой жизнью Гёте. Знакомство двух художников произошло во Франкфурте, куда Леопольд Моцарт привез 7-летнего Вольфганга, давшего концерт, на котором присутствовал 14-летний Гёте. Но писатель запомнил чудесный момент на всю жизнь и в 1830 году он вспоминал о «волшебном мальчике» со строгой прической и шпагой на боку. Более они не встречались. Со своей стороны Моцарт вряд ли обратил внимание на поэта, разве что сочиняя песенку «Фиалка» из «Эрвина и Эльмиры». Он и не догадывался при этом, что соединяет свое имя с именем Гете. А Гете мечтал, чтобы Моцарт сочинил музыку к его «Фаусту». Не зная, что моцартовская «Фиалка» существует, он расхваливал некоего Цельтера, который писал весьма скромные песни на его стихи. Моцарт же вместо единообразного мотива для всех строф, сочинил такую музыку, в которой каждой строфе соответствует новый поворот мелодии.  Гете не любил и не понимал творчества Шуберта и Бетховена, но при этом восторгался Моцартом, хотя тот был куда большим новатором. Услышав, что Моцарт в «Похищении из сераля» вышел за границы жанра зингшпиля, создав нечто неподражаемое по силе и полноте, Гете склонил голову перед этим свершением и отказался от осуществления собственных планов о зингшпиле и опере, которые разрабатывал в своем учении о песне. Гете и на премьере 1785 года в Веймаре забыл обо всем на свете, хотя все достоинства музыки Моцарта понял и оценил лишь с 3-го раза (да и текст ему казался несовершенным). С известным гамбургским композитором Кайзером сочинил зингшпиль «Балагурство, хитрость и ярость», надеясь положить начало немецкой традиции в оперном театре. «Все наши попытки, - читаем мы в «Итальянском путешествии», - ограничить себя в простом и недалеком, оказались напрасными, когда на сцену вышел Моцарт. «Похищение из сераля» свело на нет все наши усилия и на театре уже никогда не было более речи о нашей столь тщательно разработанной пьесе».

            Гете был руководителем придворного театра. Сравнивая свой с Кайзером зингшпиль с музыкой Моцарта на тексты Да Понте и Шиканедера, Гете сделал всё, чтобы блестящие произведения Моцарта были поставлены в Веймаре и имели успех: «Свадьба Фигаро», «Дон Жуан», «Так поступают все женщины», «Милосердие Тита», «Волшебная флейта»… Последняя имела наибольший успех и Гете был ею очарован. Даже предпринял в 90-е годы попытку написать к ней вторую часть и сочинил довольно большой фрагмент с участием тех же персонажей, что и в либретто Шиканедера. Будучи строгим к своему творчеству, он отказался от продолжения работы над оперой, поняв, что не сможет написать лучше Моцарта. У Гете Тамино и Памина уже стали мужем и женой, но их ребенок заточён в гроб волшебством приспешников Царицы Ночи. Гроб постоянно переносят из одной комнаты во дворце в другую. Явлено пророчество: Покуда вы блуждаете, дитя сохраняет жизнь». В результате неутомимая преданность родителей вознаграждена, и ребенок восстает со смертного ложа. Пьеса кончается радостью и прославлением света. Самым важным мотивом автор считал  вознаграждение стремящихся к цели без устали, безостановочную жизнь в продвижении вперед, эволюции.

Все лучшие музыкальные номера моцартовского зингшпиля Гете посчитал нужным сохранить – хоралы Зарастро, песенки Папагено, арию мести Царицы Ночи, страдальческие высказывания Памины и благородные порывы Тамино. В итоге Гете понял, что зашел в тупик, сочиняя более из необходимости, а не в порыве вдохновения. Просто он жаждал воздать честь безвременно ушедшему из жизни гению.

      Своему собеседнику по 1830-м годам Эккерману Гете смело говорит: «Что есть гений, как не та продуктивная сила, через которую возникают деяния, могущие проявиться перед Богом и Природой, и лишь  потому имеющие продолжение и длящиеся долго. Все произведения Моцарта – из этого рода, в них содержится зиждительная сила, которая продолжает действовать из рода в род и не может быть быстро исчерпана и потреблена… Становясь старым, человек думает иначе о житейских вещах, нежели в юном возрасте. Вот и я не могу отделаться от мысли, что даймоны, дразня человечество и поднимая его на смех, временами внедряют в него  фигуры, столь привлекательные, что к ним всякий стремится, и столь великие, что до них никто не может подняться. Так они дали нам Рафаэля, у которого мышление и творчество были настолько совершенными… Так они дали Моцарта, как нечто недостижимое в музыке. И так в поэзии – Шекспира».

        Моцарт – прообраз гения, как Рафаэль и Шекспир, а в области музыки, - считает Гете, несмотря на присутствие равно хорошо ему известных Баха и Бетховена, - занимает первое место.

        В романтизме (несмотря на Гофмана) – Моцарт почитался более всего как мастер грации и даже Шуман рассматривал его («вертеровскую») симфонию № 40 как галантно-радостную игру. Благодушным, веселым духом остался Моцарт почти для всего 19 столетия. Более серьезные вещи и даже трагические скорее принято искать у Бетховена – предтечи романтизма, или у позднего романтика Брамса. Лишь в последние десятилетия получает признание демоническое начало у Моцарта, что подчеркнул Кьеркегор в своем эссе о «Дон Жуане». Бездна пролегает между очаровательными дивертисментами  и тревогой «Реквиема». Сходную историю имеет и слава Гете – для 19 века он был вестником ясной человечности, а в 20-ом осваивался заново, когда акцентировалось таинственное и непознаваемое. «Демоническое» - этим выражением охотно пользовался Гете. Это не означает силы, враждебной ясному существованию и не титанический бетховенский напор. Это нечто неизвестное, загадочное, ощущаемое с непонятным страхом, это жизненная тайна, соединяющая восторг и подавленность, трепет и доверие.

   Гете немало рассуждал об общности человека с природой, считая, что она достижима лишь в Италии, в то время как на севере от природы немцы далеки. Когда поэт рассказывал об итальянцах, было заметно, что они близки к растениям и животным. Гете любуется итальянским народом, он вспоминает стаю птиц из комедий Аристофана, слушая, как женщины болтают в окнах, а дома кажутся сами собой выросшими на холмах. Чарующая произвольность играет во всем, природа может позволить себе полную свободу действий – в этом добродетель нации и это разрастается и переливается через край, по мысли Гете, в жанре оперы-буффа. Поэтому немецкому поэту столь интересен финал «Свадьбы Фигаро», поступки героев «Дон Жуана» или персонажи оперы «Так поступают все»…

        У Гете – хладнокровный темперамент, но он обнаруживает в себе радостного наблюдателя и отмечает то же самое в немце Моцарте, быстро включающемся в игру и размышляющем на более адекватном в музыкальном выражении итальянском языке. Моцарт при этом все же не был итальянцем по природе, как это кажется Гете. Россини в этом плане более импровизационно гениален, но и тот отличается сознательной планомерностью и тщательным обдумыванием архитектоники своих опер. Конечно, жизнь бурлит во многих моцартовских вещах, но её сознательно направляют и контролируют, согласно законам. У самого Гете в «Годах учения Вильгельма Майстера» пестрые образы мира словно мелькают в хаотическом беспорядке, будто это приключенческий роман, но потом выясняется, что герой направляется со всей мудростью сверху, из общества Турмса. Систематичность просматривается во всех попытках Гете выявить, как полнота жизненного тока встречается с идеей и законом. Как в «Волшебной флейте» полные спокойствия песнопения Зарастро противопоставляются избыточным страстям ночного мира, но Памина и Тамино идут из ночи к свету, ведомые любовью и искусством, испытуемые всеми стихиями (Гете мог узреть в том и свой собственный путь).

   В эпоху романтизма, сменившую  баховское барокко и моцартовский классицизм, исчезают конструктивная суть и благородный дух старых мастеров. Формы отброшены, и в звуках ликует и трепещет душа художника жаждущая быть услышанной – эта музыка стала самовыражением (Бах же проповедовал в звуках во славу Бога). Но Моцарт и ясен, и несет тепло, доверительно приобщая слушателя к своему восприятию.

            Когда индивидуальное приобретает значимость, возникает опасность анархии. На протяжении 19 века эта опасность обрушивается на немецкую музыку – своеволие Бетховена неимоверно, но у Моцарта этого ещё не чувствуется. Кто хочет различить моцартовский дух, тот должен  обратить внимание на вещи, которые внешне почти нельзя ухватить, на то глубокое золотящееся свечение, которое отличает его мелодии, на ту нежную ритмику которая сама придает простейшей последовательности тоники и доминанты неописуемое, неподражаемое очарование.

       И у самого Гете немецкая поэзия наполнилась страстью и зазвучала   исповедью в «Вертере». Задушевность атмосферы появляется  у него по возвращении из Италии в «Римских элегиях», «Германе и Доротее», «Родной дочери», «Евфросине». В объединении общего и частного, индивида и общества, самовыражения и объективного свидетельства ощутим тот же дух и интимность, что и в симфониях, концертах и сонатах Моцарта. И каждый отдельный человек чувствует себя одаренным чем-то новым и по-иному связанным с окружающим его миром. Таков «классический гуманизм», объясняющий родство Гете и Моцарта. Классично в понимании Гете единение природы и искусства, редкая  для художника возможность творить так же, как неосознанно творящая природа; классично единение спонтанного импульса и строго продуманной планомерности. Таков процесс симфонии, развивающейся как органическое строение, в колебании от активного к пассивному, замеченному Гете в природе и потому столь желанному  для него в искусстве.

        Со всё возрастающим неудовольствием Гёте вглядывался в немецкую действительность с её безотрадным, хмурым пейзажем, в мучительную упорядоченность существования, некрасивые тела и подавленную протестантизмом чувственность, угрюмую мораль. Истина здесь не обладает Красотой – их единство он обнаруживает на античной почве. А потому обращается к таким сюжетам, которые не укоренены в немецкой действительности («Ахиллеида», «Алексис и Дора», отчасти «Герман и Доротея»).  Но из всех искусств на севере музыка была столь же последовательной, как изобразительное искусство и поэзия в Греции. Но соотношение между искусством и жизнью у Гете и Моцарта различно. Моцарту не нужно было бороться за совершенно новый стиль, как Гете, но зато поэт в жизни всегда был хозяином положения, в отличие от непрактичного и беспечного Моцарта. Повседневная жизнь почти не обременяла его вечно молодую душу (он не успел осознать себя старым, как Гете), но борьба с архиепископом тоже отнимала немало сил. Герцог Карл Август был верным почитателем для Гете и оказывал ему поддержку, что для художника было немаловажным.                  

Эмиль Штайгер (1908-1987) – автор работ на стыке литературоведения и философии экзистенциализма: «Музыка и поэзия (1947 и 1966), «Основные понятия поэтики» (1948), «Время как фантазия поэта» (1939), «Духовность и дух времени» (1964).